ФАНТАЗИИ ОФИСНОЙ МЫШКИ - Страница 6

Я хотела окликнуть его, объяснить, что заблудилась, и попросить вывести меня на улицу, но замешкалась, стесняясь незнакомого.

Вдруг он сам обернулся и увидел меня. Я застыла на месте, наблюдая за его лицом. Лицо и так было красным, а тут еще больше покраснело.

В один прыжок он подскочил, схватил меня за плечо и прошептал каким-то странным, как будто очень огорченным голосом:

— Ну, зачем же ты сюда зашла?

— За… за котенком! — ответила я испуганно.

Я поняла, что мне сейчас попадет.

Но он, этот рыжий мужчина, как-то странно улыбнулся, сглотнул и повторил за мной:

— За котенком…

И тут лицо у него сделалось таким страшным, что я обмякла, как старая тряпичная кукла, и наверняка упала бы, если бы он не держал меня за плечо.

В этом лице проступили и ненависть, и какое-то удивительное, нечеловеческое равнодушие. Как будто он что-то решил для себя и теперь не отступит.

— За котенком… — машинально повторил он и потащил меня на середину комнаты. Лопата стояла, воткнутая в строительный мусор. Я совсем обвисла в его руках и прикрыла глаза. Я почти ничего не видела, но чувствовала всем своим существом, всей своей кожей исходящую от этого человека слепую, нерассуждающую ненависть, понимала своим детским умом, что мне пришел конец… от него исходил острый, едва уловимый запах ненависти и опасности и еще, как ни странно, легкий, свежий запах хорошего мужского одеколона, запах горьковатой смолы и соленого морского ветра, запах дальних странствий…

Он отпустил меня на мгновенье, я тут же упала на колени. А этот жуткий тип схватил лопату и повернулся ко мне. Он пробормотал что-то, склонил набок голову, примериваясь, и я поняла, что он сейчас меня убьет. Отчаяние придало мне сил, я попыталась отползти в сторону, я хотела кричать, но горло перехватило. Страшный рыжий мужчина замахнулся лопатой, но вдруг передумал, отбросил ее и нагнулся ко мне. Он рывком поднял меня за плечи, я пыталась его оттолкнуть, но что может семилетний ребенок?

Наверное, он споткнулся о лопату, потому что вдруг потерял равновесие и навалился на меня всем телом. Руки его добрались до моего горла, совсем рядом я почувствовала учащенное дыхание. И запах — запах ненависти и злобы. И еще чего-то…

И тут в соседней комнате раздались тяжелые шаги, и хриплый голос выкрикнул:

— И кто тут шляется? Я вам, хулиганье, щас всыплю…

Сжимавшие мою шею руки разжались. Мужчина стоял на четвереньках и прислушивался к шагам.

Я выскользнула из-под него, вскочила, метнулась в сторону, бросилась бежать, не разбирая дороги, пока не уткнулась во что-то грязное, пахнущее масляной краской.

— Ты что тут делаешь? — прорычал заросший щетиной дядька в ватнике и кирзовых сапогах, ухватив меня за ухо. — Никак девчонка? А вот я тебе щас накостыляю по шее! Будешь знать, как на охраняемую эту… территорию залазить!

— Дяденька, там… — пропищала я, тыча пальцем в ту сторону, откуда прибежала, — там…

Но, кроме этого «там», я ничего не могла проговорить. В моем языке просто не было слов, чтобы описать только что пережитый ужас. Я лишь открывала рот, как выброшенная на берег рыба.

— Где твоя мамка? — продолжал допрос сторож, волоча меня к выходу. — Вот щас сдам тебя ей на руки, пускай как следует тебе ухи надерет! Или папаша ремнем отходит! Это виданное ли дело — чтоб на эту… охраняемую территорию залазить! Главное дело, что девчонка! Пацанчики, бывает, залазят, но чтоб девчонка…

Мы оказались на улице, потом — в нашем дворе, и сторож сдал меня с рук на руки Александре.

Сестра уже спохватилась, бегала по двору и расспрашивала всех, не видел ли кто-нибудь, куда я подевалась. Увидев меня, всю замурзанную, она жутко разозлилась. Сторож обругал ее матом за то, что не смотрит за малявкой, погрозил пальцем и ушел. Тут я разревелась по-настоящему. Я тряслась и всхлипывала и сквозь икоту пыталась рассказать о страшном рыжем дядьке. Я даже произнесла слово «маньяк». В голове всплыли все предостережения матери и рассказы соседок о маньяках, которые заманивают маленьких девочек в укромные места и делают там с ними ужасные вещи.

Как я сейчас понимаю, Сашка тогда была озабочена лишь тем, что ей попадет за мою грязную курточку. Поэтому она прикрикнула на меня и потащила домой.

По дороге прижала меня к стенке и прошептала:

— Какой еще маньяк! Выдумала тоже! Подумаешь, сторож ее отругал! И правильно — не лезь куда нельзя! Только заикнись матери! Ты не знаешь, как она тебя накажет! Ты просто не представляешь!

Я перестала плакать и молча кивала: я понимала, что сестра беспокоится о самой себе, о том, как бы ей не досталось от матери за то, что оставила меня без присмотра. После рыданий в голове шумело, я плохо соображала и все равно не смогла бы связно рассказать о пережитом ужасе.

Дома Сашка протащила меня в ванную. Мы никого не встретили — из дальней комнаты доносились крики родителей. Потом отец ушел, хлопнув дверью, мама закрылась в комнате и долго разговаривала там по телефону с близкой подругой тетей Галей. Сестра смотрела телевизор, а я сидела на диване, обняв подушку. Преследовавший меня запах исчез, и перед глазами не стоял больше страшный рыжий дядька, я не ощущала больше чужих рук на своей шее.

Вечером мама все же что-то заметила. Она озабоченно потрогала мой лоб, смерила температуру, уверилась, что все в норме, и решила, что я просто устала.

С тех пор мы с сестрой никогда не разговаривали о том случае. Очень может быть, что она о нем вообще забыла. Но у меня в памяти навсегда отпечатался тот взгляд, полный злобы и равнодушия, и запах смерти, запах ненависти, смешанный с острым, свежим, смолистым запахом мужского одеколона…